Бросив на меня косой взгляд, мой оруженосец, чуть порозовев ушами, налил мне тарелку разогретого вчерашнего супа, щедро присыпанного сухарями, и, испросив позволения, принялся перетаскивать мои сундуки к дверям. За этим занятием нас застал Харакаш. Вернее, застал он скорее меня, меланхолично подскребывающую ложкой по дну тарелки.

– Принцесса, приложите усилия и двигайте ложкой шустрее. Армия почти готова к выходу, но без вас мы с места не двинемся, а вчера снег выпал… Альвин, я помогу. – Смерив меня выразительным взглядом, островитянин подхватил один из сундуков за ручку, оруженосец тут же взялся за вторую, и они, впуская в дом морозный воздух через обе распахнутые двери, вынесли его наружу.

– Эй, а дверь закрыть? – Подскочив от прикосновений холодного воздуха к телу, я захлопнула за ними дверь и, поняв, что всю утреннюю сонливость уже как рукой сняло, пошла собираться, прихватив со стола морковь.

Стегло, конечно, не было чистым, но от него ощутимо веяло морозной свежестью. Кажется, мои слова не прошли мимо Доры, и она передала их Альвину, а тот, судя по всему, вынес его на мороз и забрал утром, чтобы поддоспешник успел нагреться. Не стирка, конечно, но все же какой-никакой способ освежить элемент гардероба. Сойдет за неимением лучшего.

Облачаясь в броню, я как раз взялась за кирасу к тому моменту, как мой наставник и телохранитель перетаскали все вынесенные в горницу вещи. Альвин помог мне застегнуть горжет, накинул плащ на плечи, сколов его фибулой, я надела на голову батват, шлем и, вешая на ходу перевязь на пояс, вышла из дома.

Мир полыхал. Край солнца только показался из-за горизонта, но розово-пламенные лучи отражались на снегу, ползли вверх по схваченным ледяной коркой деревьям, танцевали на шлемах и доспехах, касались лиц. Все казалось каким-то нереальным, невозможно, до боли в груди, красивым.

И этого никто не замечал.

Солдаты грузили подводы, офицеры командовали рассадкой наших «пассажиров», комтур и храмовники читали молитву, прося благословения в дорогу. Все были слишком заняты и погружены в свои мысли и проблемы в отличие от меня, бездельницы, стоящей на крыльце дома и не обремененной какими-либо делами.

– Все в порядке, ваше высочество?

Я перевела взгляд на голос и увидела оруженосца, подводящего ко мне Гаратэ.

– Да, конечно… – Мой голос звучит чуть рассеянно. Снова окидывая взглядом залитый багряным золотом мир, я подхожу к своему коню и треплю его по гриве, а потом протягиваю морковку на раскрытой ладони. Рыцарский конь косит на меня глазом, словно бы спрашивая, что за взятки я тут сую ему с раннего утра, но морковь быстро исчезает, перемолотая крепкими зубами.

Привычно проверив крепление подпруги и седельных сумок – не потому, что я не доверяла Альвину, а лишь из собственного желания контролировать хоть что-то, – я устроилась в седле и направила коня к формирующейся на дороге колонне.

Когда нижний край солнечного диска показался над горизонтом, мы двинулись в путь.

До Роны и раскинувшейся на противоположном берегу Отры мы добрались за три с лишним часа. Бернард недовольно вздыхал, что из-за необходимости везти лишний груз и выпавшего снега мы отстаем от графика, я же, смирившись с неизбежным, неизменно отвечала удачно подвернувшейся в памяти фразой: «Человек предполагает, божество располагает, граф. Будет то, что будет». Конечно, меня тоже беспокоило то, что наша военная кампания может затянуться, и я надеялась, что моего «жениха» задержат проблемы на юге, о которых говорила Светозарная. Не хотелось бы толкаться с ним в воротах замка по прибытии.

Мысли о том, что я могу и не прибыть, отвергались мною почти профессионально.

Въезжать прямо в Рону мы не собирались, и армия встала быстрым лагерем прямо на идущей мимо дороге, чтобы не сводить обоз в снег. Пока ставились костры и варилась похлебка, а солдаты перекусывали солониной, сухарями, запивая вином, небольшой отряд из трех копий, возглавляемый Бернардом и дополненный мной, Альвином, Харакашем и комтуром, севшим ради такого случая на коня, въехал в деревню. Рона встречала нас тягостным молчанием. Высыпавшие на площадь в центре деревни мужики – спасибо, что без вил и топоров, – имели весьма мрачный вид, а заправлял ими и, видимо, всей деревней крепкий, еще широкий в плечах старец, опирающийся на добротный резной посох.

Стоило нам подъехать ближе, как он, бросив на меня странный взгляд из-под кустистых бровей, что-то тихо сказал в сторону, а затем, подождав, пока мы приблизимся еще на пару метров, медленно согнулся в глубоком поклоне.

– Ваше высочество…

Следом за стариком согнулись все, кто вышел на улицу. Бернард, оглянувшись на меня, получил утвердительный кивок и заговорил:

– Властью, данной мне его величеством королем Андарии, герцогом Латисским, сюзереном Васконии, Гаэтии, Оташа, Маривии, Амалии и Фираля, другом Вольных Степей Рудольфом Четвертым Справедливым… – Ого, вот это официоз. Это же сейчас и мои титулы тоже пойдут, ох, хорошо, что их не так много! – …в присутствии ее высочества принцессы Андарии, герцогини Латисской, Карающего меча и гласа Светозарной Эвелин Добродетельной я, граф Бернард из Шоара, обвиняю вас в пособничестве мятежникам, вредительстве своим соседям и предательстве вашего сюзерена, герцога Фиральского!

Бернард взял паузу, набрать воздуха в грудь, а ошеломленный титулами люд, кажется, еще только переваривал, кто и в чем их обвиняет.

– В иное время наказание было бы жестоким, но ее высочество проявила милосердие. – Да ладно! Когда успела? – Ваша деревня облагается единоразовым продуктовым налогом в виде одной трети всего имеющегося у вас провианта. Живой скот не забираем, но за каждую третью голову скота будет браться четыре мешка зерна, десяток кур и половина мороженой коровьей туши.

– Ваша милость, простите нас великодушно, но в чем же мы так провинились? Где же мы мятежников поддерживаем, не было в нашей деревне отродясь такого, всегда графа Осберта любили и почитали как родного отца… – начал было староста, но оборвал сам себя на полуслове, увидев выдвинувшегося на коне вперед Ханса. Кажется, он понял, что про их проделки с сетями нам уже известно, однако комтур, судя по всему, не собирался на этом останавливаться. Вопросительно посмотрев на меня, он тихо спросил, дозволю ли я задать старосте несколько вопросов. Получив мое молчаливое согласие, Ханс спрыгнул с коня, придержав молот на поясе, и сделал шаг к старцу.

– Кто приказал тебе тянуть сети через всю реку, Рислав? Кто дал наказ морить голодом Кохшу? – Старик на этих словах сжал посох так, что побелели костяшки узловатых пальцев.

– Никто приказа не давал, господин храмовник. Голод был в деревне, тут бы самим выжить, куда уж думать…

– Не лги мне, Рислав! – вдруг рявкнул доселе спокойный комтур, и я почувствовала, как где-то далеко едва дрожит знакомая мне задетая струна. Не поет в полную силу, лишь вздрагивает, словно от дуновений ветра. Ханс меж тем сделал короткий шаг вперед, хватая старика за ворот овчинной шубы. Народ за старостой забурлил, но вид тут же обнаженных клинков и взводящихся арбалетов остудил их пыл. – Я знаю, что к вам приезжал гонец без гербовых цветов. Знаю, что ты привечал его в своей избе. Ты же бывший храмовник, ел с нами за одним столом, учил наших послушников святому слову! Что с тобой стало?